Общественный контроль в Москве с угрозой для жизни

В последнее время словосочетание «общественный деятель» стало вызывать все больше неприятных ассоциаций. Возможно, дело в том, что, люди, называющие себя общественниками или гражданскими активистами, отметились в столь очевидно неприглядных делах, что не только они сами, но и эта деятельность, в принципе, утратила  доверие? Быть может, так и есть, однако не стоит забывать и о том, что есть люди, которые помогают другим бесплатно и добровольно. Не эпатируя социум и не пиарясь на скандалах, делают свое дело…

Мы поговорили с одним из таких общественных деятелей — Линой Рыхтиковой. Корреспондент «Московской газеты» обсудил с Линой Юрьевной наиважнейший вопрос: кто же такие настоящие общественники и чем они занимаются на самом деле?

— Лина Юрьевна, как так получилось, что вы стали общественным деятелем?

— Здесь более точным было бы такое определение как «общественный контроль» Но если говорить об истории того, как я все-таки пришла к общественной деятельности — видимо, так сложились обстоятельства. Я человек достаточно прагматичный, и для меня «общественная деятельность» — понятие иллюзорное… Потому что это обычно бесплатная история, а если это гранты, то отрабатывается тот наказ, который дают грантодатели. То есть, это уже несвобода, зависимость. Когда я еще работала в Совете Федерации, я относилась к этому довольно скептически и ни о какой подобной деятельности не думала.

Все началось с того, что я защитила кандидатскую и писала дома докторскую. И вот, возвращаясь вечером, я ехала в лифте, слушая в наушниках Моцарта.  Сквозь музыку услышала сильный  грохот. Двери лифта вдруг стали громыхать так, что было слышно через наушники.  Мне стало интересно — это вообще кого — то интересует кроме меня? Я одна это слышу?  Получается,  громыхающая дверь на десять лет увела меня в это направление.

Начали мы с ТСЖ, стали заниматься домами. С тех самых  громыхающих лифтов и оплеванных подъездов. Подняли всю документацию, и практически получилось, что мы осуществляли контроль над чиновниками старой формации.

— А чиновники бывают разных формаций?

— Тогда вовсю шла реформа гражданской службы, слово «чиновник» уже нигде не употреблялось. Вошло в употребление понятие «гражданский служащий», который должен защищать права граждан — с 2004, когда президент России Владимир Путин занимался этими реформами. Мы эти законы экспертировали, разрабатывали, писали редакции.

Я из Совета Федерации сюда спустилась романтиком и думала, что все хорошо. А оказалось, что это неповоротливая машина, которая осталась в той же парадигме, что и двадцать лет назад. И я начала на ТСЖ, на благоустройствах и разных городских программах проверять расходование бюджетных средств, которые спускались сюда. Например, было выделено 200 миллионов на благоустройство парка имени 850-летия Москвы — а там на эти деньги просто поставили забор.

— Ну а сами жители вам помогают с этими вопросами, впрягаются в какую-то общественную деятельность по мере возможности?

— Люди готовы жертвовать своим временем на то, чтобы поставить подпись. Нам поверили, когда мы ходили по домам и показывали документы. Меня выбрали председателем ТСЖ. Теперь они готовы подписать все, что я принесу, не глядя, но я с таким подходом не согласна. Иногда люди такое подписывают, что невозможно осознать, как же они могут подобное творить со своей жизнью. И когда стоишь у домофона, не видя человека, в сердцах просто отчитать его хочется. А потом, когда видишь этого человека лично – уже ничего говорить не можешь, только расстраиваешься. Например, инвалид первой группы: не то, что выйти – он еле выползает к двери, даже говорить толком не может. А люди из управы ходят, обрабатывают людей по полной программе. И кого? Инвалидов, стариков. Чтобы те расписались, что ремонт им сделали или он им вовсе не нужен, к примеру.  А квартира находится в ужасном состоянии. Им приносят подарки, просят, настаивают, угрожают – будто они курсы медсестер СС закончили, настолько профессионально и жестоко это делается, что слов нет. Считается, что чем выше – тем хуже, но нет. Получается, чем ниже, тем гаже.

— Если говорить не только о ветеранах и инвалидах, а о поколении работоспособных людей — в чем причина такой реакции на подобное хамство? Почему в основной массе эти люди молчат? Не знают свои права?

— Они просто боятся. Например, люди, которые со мной за стройки воевали, когда мне прислали угрозы — просто перестали отвечать на телефонные звонки. Из 15 человек 13 больше не выходят со мной на связь. Важно понимать, что то, что мы делаем, очень важно. Потому, что это работает. Всегда есть обратная связь. Возможно, это не всегда сразу проявляется как результат, потому как есть определенные систематические ошибки. Например, мы собираем 10 тысяч подписей, Собянин выделяет деньги, а потом они куда-то растворяются. Куда? Неизвестно…

— То есть, глава столицы идет на контакт?

— Не просто идет, а всячески содействует и во многом помогает. По крайней мере, ни один проект, на который мы собирали подписи, он не отверг.

Однажды была ситуация, когда происходило изъятие через суд у частной компании 50 миллионов рублей. Вы не представляете, что творилось: приходили угрозы в письме, на бумаге были наклеены буквы из старых журналов, как в плохом детективе. Угрожали расправой не лично мне, угрожали моим детям. Старший сын с нами уже не жил, младший учился в школе администрации президента, пришлось организовывать ребенку охрану, потому что действительно было страшно. Жизнь поделилась на «до» и «после». Получается, что подвергаешь свою жизнь и жизнь своих близких опасности, осуществляя контроль над работой систем, которые должны работать и без моего контроля.

Прокуратура несколько раз закрывала дело, но, насколько мне известно, с подачи Сергея Собянина его возобновляли.

Одним словом, мне, как бывшему госслужащему, пришлось контролировать чиновников, которые немного отстали от жизни. Которые не следят за теми сигналами, которые им подает власть. Скажу честно: когда Москву возглавил Сергей Собянин — выйти на диалог стало гораздо проще. Но тут нужно понимать, что сменить огромный аппарат и людей на местах в таком большом городе как Москва в одночасье невозможно. Реформы предполагают изменение схем работы, а на местах остаются старые служащие. Именно поэтому ничего и не меняется: они просто не способны осознать и перестроиться. Вот и получается, что выделяются деньги на те же самые ремонты, а ремонты не делаются. Именно поэтому и приходится контролировать чиновников, которые не понимают, в каком времени они живут.

— Тогда вопрос к вам как к бывшему госслужащему: как же получается, что между обычными людьми и чиновниками возникает эта «стеклянная стена» — когда они перестают слышать и воспринимать людей? Такому специально обучают, или это просто профессиональная деформация?

— Я думаю, что это профессиональная деформация. Когда я стала работать с людьми,  мне все говорили, что я, наконец, человеком стала. Ко мне, оказывается, раньше невозможно было ни подойти, ни подъехать, как мне сказали. А я этого никогда не замечала. Вот, например, один чиновник откровенно высказался: «Стою тут с гоблинами и гамадрилами, не могу вопрос решить, сейчас бить будут». Я переспросила, кого он имеет в виду. Он говорит: «Ну, с жителями». А меня, соответственно, он считал предводителем гамадрилов.

Сложно сказать, когда именно это разделение происходит. По сути, это сама система. Сначала эта система незаметна, а потом она проникает во все сферы твоей жизни и меняет сознание. Незаметно делает из тебя  не госслужащего, а именно чиновника.

Был случай: когда я встала в пикет с жителями перед Госдумой и попала случайно в кадр, две минуты спустя меня уже вызвали на ковер и спросили «Вы с кем? С людьми или с властью?» И так постоянно, очень много этих моментов. Пришлось выбирать.

— Положа руку на сердце: выиграли или проиграли, выбрав общественную деятельность?

Если подводить какие-то итоги, то, например,  докторскую диссертацию я до сих пор так и не написала. Чуть не потеряла бизнес, потому что все эти десять лет мне буквально некогда было задать себе вопрос: за счет какого ресурса я смогу его поддерживать? С другой стороны, именно работая в Марьино, я вернулась к себе. Снова стала общительной, встретила много замечательных, творческих людей. А бизнес я восстановлю.

Я, как бывший госслужащий, осознаю проблемы и вижу сигналы. Мне легко иметь дело с чиновниками, я понимаю их реакцию. Получается, что я, как связующее звено между обычными людьми и государственной машиной.