Что такое современная пьеса и почему в театре нужно уходить от музейности

Что общего у Хлестакова с Иваном-дураком, рассказали режиссер Сергей Виноградов и исполнитель главной роли в его спектакле «Ревизор» Павел Степанов

200-летие со дня рождения Александра Островского ознаменовалось серией спектаклей по его пьесам в московских театрах. Исключением не стал и театр «Сфера», в котором не так давно прошел юбилейный, 50-й, показ «Леса» в постановке Сергея Виноградова. Но интерес к классике — отличительная черта театра, независимо от дат и юбилеев, и скоро его репертуар пополнится премьерой «Ревизора» по пьесе Николая Гоголя. О том, как надо ставить классику в современном театре и что типически русское мы находим у Гоголя, журналисту «Московской газеты» рассказали режиссер Сергей Виноградов и исполнитель роли Хлестакова в его спектакле Павел Степанов.

— О русской классической литературе существует мнение, и, я думаю, оно справедливое, что она тесно связана с нашей историей, с политическими катастрофами в России и поэтому выполняет функцию социальной совести. Как Вы думаете, Сергей, можно ли то же сказать о российском театре? Или, может быть, он способен выполнять подобную функцию, как раз обращаясь к русской классике?

— Гоголь, Островский, к чьим пьесам обращаются в театрах, бесспорно, морализаторы. И конечно, в этом проявляется реакция художника на социальные явления, имевшие место в то время в обществе. На этом, в принципе, основана русская реалистическая сатира, жанр, в котором писали и Островский, и Гоголь. Ведь Островский в определенном смысле вырос из Гоголя. И, конечно же, «Ревизор», над которым у нас идет работа, это, в первую очередь, реакция на восстание декабристов, на последовавшие изменения в обществе. По указу Николая I пошли проверки, по стране поехали ревизоры, страна зашаталась и встала на место, но на местах ничего не изменилось. Очень важный момент: как правило, «Ревизора» читают неправильно, думают, что городничего в конце поймали. Но этого в пьесе нет. В пьесе никого не поймали. В пьесе только сообщается, что приехал настоящий ревизор. А вот поймали ли городничего – это большой вопрос. Но и не это – главное. Главное, что хотел донести Гоголь: насколько надо было завраться, провороваться, насколько надо было бояться, что тебя снимут, чтобы от страха принять фитюльку за ревизора. Об этом история.

— А почему Вы решили обратиться к «Ревизору» сейчас?

— Сейчас или в другое время – несущественно. Для России конфликт «Ревизора» всегда актуален. В разные исторические периоды у нас были разные правители. Система правления менялась, менялись президенты, главы ЦК, цари. И всегда проблема власти начиналась как раз на чиновнике – там, где власть непосредственно соприкасается с человеком. Это бич России. В последние годы, может быть, что-то меняется, но, тем не менее проблема до сих пор существует.

— После «Ночи театров» в Москве заметили, что сейчас посещаемость театров даже выше, чем была до пандемии. Вы, может быть, обратили внимание, есть ли рост интереса к спектаклям по классике? Она востребована, именно русская классика?

— Мне кажется, классика всегда востребована. Вопрос в том, что классику тоже можно ставить по-разному. Я работаю в рамках классического психологического театра, стараюсь рассказать историю, которую создал автор. Потому что мне кажется, что Островский и Гоголь, да и не только они, писали прекрасные пьесы, настолько выверенные, филигранно сделанные, что их остается только вскрыть, как говорил Вахтангов, — содержание – вскрыть, форму – нафантазировать. Есть режиссеры, которые транслируют свое видение, меняют персонажей, даже переписывают в отдельных эпизодах автора. Имеют право, но мне подобный подход неблизок.

— А как надо ставить классику, на Ваш взгляд?

— Современная должна быть она, современная! Звучание, интонации, темпоритмы. Например, тот же Островский, да и Гоголь – его надо внутри резать, потому что он слишком большой. Раньше по пять актов играли. Сейчас так нельзя. Сегодня нужно играть динамичнее, вводить чуть-чуть другие интонации: более приближенные к нашей жизни. У меня был спектакль по Островскому в другом театре, так после премьеры к завлиту пришел человек и сказал: «Так это современная пьеса!» Надо уходить от музейности: ни Островский, ни Гоголь неинтересны нам в их 19-м веке. Я стараюсь их ставить в некотором безвременьи. Они оба авторы, поднимающие вечные темы, их не хочется погружать в архаику. Наоборот, хочется убрать все историчное, чтобы осталось нечто, очищенное от бытового времени, как у Шекспира, без лишнего антуража.

— Если взять Вашу постановку «Леса» в «Сфере», в ней, на мой взгляд, сохранен баланс между современностью и тщательным прочтением литературного источника. «Лес» оставляет впечатление работы в весьма экспрессивной стилистике.

— Но автор при этом сохранен полностью. Хотя и нет такого, чтобы одеть персонажей в настоящие исторические костюмы, и чтобы они ходили и условно говорили текст. 

— А Вы пытаетесь все-таки адресовать зрителю какой-то свой режиссерский посыл? Вплести в ткань театрального действия какую-то свою мысль?

— Нет, к автору я ничего не приплетаю, я, скорее, нахожу в авторе подтверждение своим мыслям. Вот у меня с Островским так. Я читаю пьесу и понимаю: да, и я так думаю. Поэтому мне не приходится автора ломать, подстраивать под себя. В противном случае, я просто возьму другое произведение.

— В связи с этим вопрос к Павлу. Павел, Вы играете и в «Лесе», и в «Ревизоре». Как должен играть актер классику в современном театре, что вы думаете об этом?

— Это во многом зависит от режиссера. По мне, актер – пластилин, из которого он будет создавать образ. От себя могу сказать, что, да, мне тоже ближе современное воплощение, приближенное к нам сегодняшним. Я пытаюсь, скорее, прожить текст как нечто лично выстраданное, сделать его своим, а не играть кого-то из прошлого.

— А что было сложным именно в воплощении образа Хлестакова?

— Я пока работаю над ним, целиком нахожусь в проживании этого образа, и мне пока рано отвечать на подобный вопрос.

— В «Лесе» Вы играете Счастливцева. Что было сложным в работе над этой ролью?

— Когда работаешь над большой объемной ролью, ролью мирового репертуара, это всегда сложная работа со всех сторон. И с психологической в том числе. Это напряженный психологический процесс – сделать персонажа «своим», прочувствовать его так, чтобы не было фальши, чтобы режиссер одобрял, а зритель верил происходящему на сцене.

— А в чем трагизм Хлестакова, этого комедийного персонажа, как Вам кажется?

— Если идти по пьесе, то изначально хотя бы в самой ситуации, в которую он попадает. Для него трагедия – то, что он остался без денег, один в незнакомом городе. Голодный, холодный, в какой-то лачуге. Нам становится смешно, потому что мы смотрим на него со стороны. А для меня как для играющего его актера это трагедия, это ужас. Еще и в тюрьму хотят посадить. Да, если примерить на себя все описанные обстоятельства, сложно не согласиться, что это – край жизни.

— Можно сказать, что Хлестаков – национальный типаж?

— У нас есть национальный типаж Иван-дурак. Этот мигрирующий образ Ивана-дурака, шарлатана близок Хлестакову. Но Хлестаков все равно имеет свои особенности. Он в целом добродушный человек, в чем-то даже наивный, в нем нет какого-то зла, но при этом у него есть черта – он игрок. Плохой игрок. А почему плохой? Потому что любит заигрываться. Если он в карты играет, то играет до конца. Он будет рисковать до конца. На протяжении всей пьесы Хлестаков проверяет, до какого предела можно доиграть всю эту историю.

— В этом смысле он такой «русский человек»?

— У нас немного в другом, бывает, люди идут до конца. У нас до конца уж до самого, а он... Вот точно: Иван-дурак. Потому что он такой – не злой, простодушный, рискующий именно потому, что... Ну, должно же наконец повезти! У нас же люди по такой логике покупают лотерейный билет. У меня мама в восемьдесят лет говорит: надо купить билет. В этой надежде на везение (авось, кривая вывезет!) у Хлестакова проявляется нечто типично русское.

— А вот по поводу чиновников, давайте вернемся к ним. Мне, честно говоря, не близка идея, что в «Ревизоре» городничий показан как типичный русский чиновник. В том смысле, что русский чиновник ворует, а французский или немецкий – ни-ни! Проблема, скорее, в том, что люди ведут себя так, как городничий, от чувства безысходности, понимая, что, если они вот сейчас не урвут свое, то все. Проблема и причина такого проведения – социальные лифты, которые не работают.

— Я соглашусь в том, что это мышление нищего. Потому что чиновник ворует именно с позиции, а это психологическая проблема, что ему не хватает денег. Ну, сколько тебе по большому счету надо? Понятно, что на минималку, которая установлена в России, не проживешь. Но, когда люди в месяц зарабатывают миллион, два миллиона, три миллиона и еще что-то пытаются украсть, хочется задать вопрос: люди, зачем вам столько денег? Чтобы что? Вот это желание украсть, утащить, вот еще немного – это абсолютно рабское нищенское мышление.

— К вопросу о Хлестакове, кстати. Его ведь у Гоголя делает окружение городничего, а он только начинает подыгрывать, понимая, что все эти люди введены в заблуждение. И тут проблема, видимо, в самом русском человеке, готовом раболепствовать – так выходит?

— Видите, какая история. «Ревизор» – это сатира, в нем нет положительных персонажей. Поэтому я опасаюсь говорить, что это про русского человека. Русский человек в жизни проявляется не только так. У русского человека есть еще и другие черты. Но вот конкретно Гоголь о них мало что написал. Он как раз замечал не очень хорошие стороны русской жизни.