Об алхимии музыки и слова в творческом эксперименте рассказал писатель и музыкант Игорь Лебедев

Не так давно, в марте этого года, в Москве был открыт новый музей – Музей безымянного поэта, цель которого – возвращение забытых имён широкой публике. Вместе с ним сложилось и новое «коммуникативное пространство»: так называет свой проект его основатель писатель и музыкант Игорь Лебедев. О том, как в творческом пространстве Брюсов-холла возникают новые экспериментальные жанры, «Московская газета» побеседовала с Игорем в Брюсовом переулке

Брюсов переулок в Москве, как известно, назван в честь сподвижника Петра I Якова Вилимовича Брюса, алхимика и ученого-инженера, оставившего после себя интереснейшую библиотеку. Считается, что он действительно постиг тайну трансмутации металлов и знал, как изготавливать золото. Когда Брюс умер, библиотеку отправили в Кунсткамеру и там распределили в научные заведения в зависимости от профиля. Это обстоятельство и определило как название кафе, так и его судьбу, формат его существования. В кафе довольно интенсивно проводятся литературные, в общем смысле книжные мероприятия. А поскольку Игорь Лебедев в прошлом – PR-директор кинокомпании «Кармен», создатель проекта «Другое кино» на ТВ-3, сценарист и режиссер, представлявший в России фильмы Ларса фон Триера и Вонга Карвая и, так сказать, поднимавший с колен российский артхаус, одно из направлений деятельности культурного центра в Брюсов-холле определенно должно было стать кино-концертным. Примеры мероприятий, состоявшихся в Брюсов-холле только за последний месяц, – концерт «Поэзия и джаз» Арины Гребенщиковой, поэтессы, одной из победительниц прошлых Филатов-фестов, и группы джазовых музыкантов из лаборатории Антона Котикова. Сам Игорь подчеркивает, что именно алхимическое соединение разных искусств, желательно в необычные синтетические и перформативные формы, и есть главная задача для него как творческого «гения» места.

Одним из главных искусств для европейцев всегда считалась музыка, по выразительным средствам близкая к поэзии, а по своей темпоральной сущности – кинематографу. Так что грех было не углубиться в разговор о том, как именно в Брюсов-холле зарождаются новые жанры и экспериментальные музыкальные представления, в том числе тесно связанные с поэтическим словом.

— Игорь, среди людей искусства довольно популярна идея синестезии – совмещенного восприятия цвета и звука. Эту концепцию отразил, к примеру, французский поэт Артюр Рембо в широко известном сонете «Гласные». Ваша идея объединения или даже слияния разных искусств под крышей Брюсов-холла косвенно напоминает ее. Расскажите, с чем связано подобное устремление? Как конкретно вы планируете реализовать свой замысел – есть планы?

— Я придерживаюсь той точки зрения, что человеку пора менять дуальное восприятие мира. Нет только белого и черного, нет высокого и низкого, мир многомерен. Это не отменяет нравственно-этической системы координат, но такой взгляд может значительно облегчить путь к состоянию душевного равновесия, ощущению гармонии. Взаимопроникновение видов искусств — вещь, в общем, не новая. В талантливом исполнении такие эксперименты приводят к синергетическому эффекту, и это может произвести гораздо более мощное эмоциональное воздействие на зрителя. В конечном счете, любое действие, ориентированное вовне, так или иначе направлено на установление эмоционального контакта с другими. Синестезия может усилить это воздействие. Как это выглядит практически? Например, мы не проводим просто джазовые концерты. Мы проводим вечера джазопоэзии — когда поэты читают стихи, а музыканты создают рифмам правильный эмоциональный фон. Так, например, выглядел концерт «Диего», где Арина Гребенщикова читала свои стихи, музыканты джаз-лаборатории Антона Котика создавали оригинальный саундтрек, а на экране транслировались работы современных художников. Такое же сложное синтетическое действо происходит на концертах Spokan Girls или в «Театральном ретрите» Георгия Перадзе.

— На афише у вас представлены выступления артистов, скорее всего, неизвестных широкой публике. По какому принципу вы решаете, что вот с этим исполнителем или вот с этим коллективом мы будем сотрудничать? Есть какое-то направление или жанр, которые вы определенно поддерживаете?

— По принципу совпадения вибраций. Для этого даже не обязательно быть близко знакомым с исполнителем, это можно почувствовать, глядя на видеозапись выступления.

— Из того, что уже состоялось, признаюсь, у меня большой интерес вызвала программа с примечательным названием «Северянин organic live-set». Расскажите, что она представляет?

— Live-set — это сеанс электронной музыки, которая создается прямо на ваших глазах. Отличие от диджей-сетов в том, что практически не используются готовые треки, музыка возникает как бы слоями, каждая новая дорожка накладывается на уже звучащий микс, который таким образом набирается на ваших глазах. Это похоже на запись на студии. А приставка organic говорит о том, что в процессе будут использованы и живые инструменты. За музыку отвечает мой компаньон Миша Зверев, он набрасывает фактуры, перемешивает, задает ритмы, добавляет к ним клавиши, гитару, скрипку. И вот в это музыкальное полотно, рождающееся прямо на ваших глазах, я добавляю голос, декламирующий стихи. 23 июля я читал Северянина из сборника «За струнной изгородью лиры» — книжка хранится у нас в Музее безымянного поэта. Это прижизненное издание 1918 года, последнее в России до отъезда поэта в эмиграцию. Вот так это все алхимически переплеталось для тех, кто был с нами в тот вечер. Следующие лайв-сеты посвятим другим поэтам из нашей коллекции. Это будут Мария Шкапская, Виктор Соснора, Ирина Кнорринг, Касьян Голейзовский… Или в полном смысле слова безымянных поэтов: у нас есть записная книжка, исписанная стихами неизвестного поэта начала XX века.

— Интересно. Я знаю также, что не так давно вы осознали себя музыкантом и начали писать музыку. У вас вышли альбомы на стихи Мандельштама и Влада Маленко. Есть и ряд песен, записанных с заслуженной артисткой России Анной Ардовой на стихи Марины Цветаевой. Чем был обусловлен подобный выбор?

— Ничем. Никакой стратегии в моей жизни нет. Чтобы стихотворение стало песней необходимо подобрать ключик, который бы раскрыл спрятанный в поэзии ритм. А мелодия рождается сама.

— Спонтанность, только спонтанность?

— Да. Я вспоминаю, как первый раз пришел к Мише. Я написал рождественский стишок, и мне было невероятно важно записать песенку. Она называется «Золото, ладан, смирна». Потом решили записать другую, третью. Так появился первый альбом «Карамель». Это мои собственные тексты. Но однажды я вспомнил стихотворение Осипа Мандельштама «Твоим узким плечам под бичами краснеть». Оно меня потрясло в студенческие годы. Тогда же родилась и мелодия, но до записи дело не дошло. Мы сделали это сейчас, в неожиданной электронной обработке, с элементами фольклорных песнопений. Это вернуло меня к пыльному томику Мандельштама на антресолях. У крупных поэтов всегда есть ритм, но не всегда он очевиден. Вполне могу допустить, что и для самих поэтов. Мандельштам был очень увлечен ритмом. Даже статью написал «Государство и ритм», призывал к развитию науки восприятия ритма, к тому, чтобы распространить ритм на все сферы советской жизни, начиная с детского сада. Он утверждал, что ритм помогает организовать личность человека. Возвращаясь к истории альбома, ритм дал первоначальный толчок. За ним потянулась мелодия. За мелодией возникал образ песни. В общем, альбом сформировался без специального расчета, который, казалось бы, должен был предшествовать. Как собрать определенное количество текстов; как понять их соотношение между собой; какая магистральная мысль вытанцовывается, чтобы одно не противоречило другому, подобного анализа в нашем случае не было. Просто, когда у нас появился некий массив песен, я понял, что образовался готовый альбом. Я просто расставил треки в правильном порядке. И вот оно произошло! Я назвал его «Заресничная страна». Каждая песня в нем как маленькая история, сцена в спектакле. Поэтому, когда мы решили исполнить эту программу на сцене в живом виде, долгие поиски определения жанра привели к идее «неокабаре» — получилось действительно синтетическое действие: добавили танец, монологи, визуальные эффекты.

— С Маленко так же произошло?

— Маленко, на мой взгляд, очень похож на Мандельштама, как это ни странно, может быть, прозвучит. Яркие, сложные, эксклюзивные образы – с такой плотностью они нанизаны у него на строчки, что это сравнимо с поэтами вроде Мандельштама или Пастернака. Он, с одной стороны, невероятно актуален и реагирует на обстоятельства сегодняшнего дня, и в то же время, мне кажется, его стихи располагаются и в пространстве вечности – будут жить и пульсировать и сейчас, и через час, и через сто лет. И еще один из признаков схожести для меня – это изобретательный, очень сложный пульсирующий ритм в стихах Маленко. Разнообразие размеров позволяет создавать разные по фактуре и звучанию песни. Первую я написал, просто повинуясь импульсу, и послал ее Владу ночью в мессенджер. Ближе к утру он ответил мне: не записать ли нам альбом? И потихоньку-потихоньку в течение весны получилось так: он выкладывает стихи у себя в социальных сетях – он ведь как настоящий поэт воспринимает реальность через образы, я их читаю, они начинают звучать, я прихожу на студию, и мы с Мишей записываем песню.

— А как происходит сам процесс написания? Вы же не музыкант.

— Вообще-то я музыкант, потому что окончил музыкальную школу по классу трубы. И даже выступал перед лучшими людьми города Полтавы в театре имени Гоголя на день рождения Ленина. Я исполнил целый концерт для трубы с оркестром. Так что я знаю смысл слова «диез».

— Это важные нюансы. Ничто не берется из ниоткуда. Музыкальная школа – хороший бэкграунд и для поэта, и вообще для творческого человека, музыка в этом смысле универсальна.

— Да, советская музыкальная школа была особым пространством. Все началось с Дворца пионеров, куда мы с братом пришли, поскольку пролетел слух, что там учат играть на барабанах, об этом мечтал каждый мальчишка. Мы попали в руки мастера своего дела Ивана Ивановича, руководителя студии горнистов и барабанщиков и по совместительству – духового оркестра во Дворце пионеров. Он нас мастерски обработал, и я стал играть в оркестре на альте, а брат — на теноре. Потом Иван Иванович перешел в музыкальную школу, и я вместе с ним, пересев с альта на трубу. И конечно, музыкальная школа того времени – это школа не только музыкальная, но и человеческая. Ивана Ивановича и других педагогов я вспоминаю с невероятной любовью за их жажду поделиться знаниями и опытом! Возвращаюсь к вопросу о процессе написания. Я напеваю мелодию на диктофон (так записано огромное количество того, что когда-то может стать песнями). Прихожу к Мише. Первое, что он делает, пытается понять размер. Часто — ругаясь и проклиная меня. 12/8 или 17/4 — это вам не «три четверти». Чтобы создать вот эту ритмическую матрицу, на которую потом будет нанизана мелодия, бывает, уходит несколько часов. Иногда он садится за ударную установку, чтобы ухватить эту пульсацию. В этой нашей ритмической вседозволенности есть некоторая проблема, когда мы играем живьем. К примеру, на последнем выступлении я «поплыл», потому что мы были на сцене без полноценной ритм-секции и чудом не разошлись по соседям в этом плавающем ритме.

— Теперь я понимаю, откуда ваш псевдонима Ворскла…

— Из Полтавы. Это первая река, в которую я вошел в жизни. Это мой «кинематографический» псевдоним, я под ним снимал фильмы.

— А что для вас река творчества?

— Жизнь – это и есть наше главное творчество. Каждая секунда существования. Чтобы творить, необязательно стоять у мольберта. Наш холст – наша душа. Человек, который просто сидит и думает, уже занимается творчеством. В этот момент он создает миры. И они реальны, они существуют. Мы живем в материалистической парадигме и считаем, что за пределами того, что нам видно, ничего больше нет. От того, что мы так думаем, духовный мир не перестает влиять на нас. Творчество – это взаимодействие со всеми мирами Вселенной.

— Спасибо, Игорь, за интересную беседу. Надеюсь, музы будут благосклонны к вам и вашему детищу, и вы порадуете причастных новыми музыкально-алхимическими изысками.