«Поэты – это проводники». О мистике и миссии Музея безымянного поэта рассказал его создатель Игорь Лебедев

Даже в кризисное время Москва создает все условия, чтобы удовлетворить самые разнообразные культурные запросы. В этом контексте возникновение камерного музея даже с необычным названием вряд ли становится мощным инфоповодом. Но, если присмотреться к этому событию повнимательнее, в перспективе его развития можно увидеть самые значимые социальные смыслы: возвращение имен из забвения – важнейшая составляющая настоящей культуры. О том, как это получается, кто «вернулся» и кто этому помогает в стенах небольшого помещения в Брюсовом переулке, мы побеседовали с создателем Музея безымянного поэта Игорем Лебедевым, актером, режиссером, писателем и музыкантом

— Игорь, у Музея безымянного поэта есть миссия – возвращать читателям поэтов, которые в силу несчастной случайности были забыты, которых, возможно, в свое время недооценили. Как к вам пришла эта идея: почему вы решили создать такой музей?

— На открытии в марте этого года нашего кафе, названного «Библиотека», среди гостей оказались поэты, что естественно. И, в частности, один из них — Александр Антипов, прочел стихотворение «Снегирев». Оно длинное. Если коротко, суть в том, что жил-поживал некий Снегирев, писавший стихи. Никто об этом не знал. Из всех редакций его письма возвращали обратно. В основной жизни занимался он чем-то другим, не возвышенным. Но ходил в парк и там ловил рифмы. И однажды он из этого парка не вернулся, зимой. Надо полагать, умер, поскольку весной, когда снег сошел, обнаружился край пальто. В общем, стало понятно, что Снегирев больше не вернется, но все-таки для порядка положено провести расследование. И вот молодой следователь, пришедший к нему домой, случайно обнаружил потрепанную тетрадку со стихами, которые Снегирев всю жизнь в нее записывал. Стихи так потрясли следователя, далекого от высоких сфер, что он отнес тетрадку в типографию и за свой счет издал маленький сборник. Посмертный сборник стихов поэта Снегирева. Стихотворение гораздо лучше, чем мой пересказ. Услышав его, я подумал, что этих безымянных Снегиревых в нашей жизни много. Это наши соседи, наши знакомые, незнакомые, о которых никогда не скажешь, что они воспринимают жизнь через образы, рифмы, ритмы. Само по себе это невероятно важное свойство человеческой личности – способность воспринимать мир в образах. Мне кажется, что через образы с нами разговаривает горний мир, духовный мир. Поэтому поэты – это проводники. Знаете, когда церковь канонизирует подвижника, мы читаем житие и понимаем, за что присвоили тот или иной чин святости. Но есть и множество, как нам говорит Священное писание, святых, оставшихся никому неведомыми, неизвестными, не вписанными в Четьи-Минеи, но всю свою жизнь освещавшими, как светильник, вокруг себя этот мир, наполняя его теплом, любовью, добротой, божественным присутствием. И мы о них ничего не знаем. Они и сейчас есть, живут. Я бы сравнил безымянных поэтов с такими вот неизвестными святыми. И надо сказать, что действительно время от времени в моей жизни возникают какие-то артефакты, связанные, с одной стороны, с поэзией, а с другой стороны, с причудливой и, как правило, драматической судьбой людей, эти стихи в разное время написавшими. Я подумал, что надо пытаться эти сигналы горнего мира, зафиксированные в строчках, где-то собрать, чтобы кто-то пришел, прочитал, соприкоснулся, получил творческий импульс. Чтобы потом дальше, дальше, как по электрической цепи, все это отсюда побежало бы током. Конечно, во многом в названии нашего «Музея безымянного поэта» есть ирония. Часть его экспонатов связана с именами вполне известными, благополучными – в плане поэтической судьбы. Но это наш маркетинговый трюк: легче, действительно, привлекать именами. Маяковский, Блок, Пастернак – те имена, которые у всех на слуху. Но, зайдя сюда, посетитель увидит и уникальные экспонаты, которых нет больше нигде в мире.

— Я почитала в Интернете о некоторых экспонатах. Это прижизненные издания Блока, Андрея Белого, Северянина, оригинальные артефакты, связанные с именами Пушкина. И захотелось спросить о земном. Идея понятна. Она замечательная. А как возникло ее материальное воплощение, само пространство музея? Помогал ли вам кто-то? Есть ли спонсоры? Как сформировался стиль оформления? Откуда берутся экспонаты?

— Никакой стартовой концепции не было. Это один из принципов моей жизни. Я стараюсь улавливать сигналы и импульсы окружающей действительности и откликаться на них. Мне кажется, что в этой попытке установить контакт со Вселенной больше продуктивности. Поэтому, когда причудливым образом появилась эта возможность или, сказать точнее, мне предложили как-то войти в дело, я весело и задорно влился в эту историю. Во-первых, потому что я живу рядом, что немаловажно, и могу сюда ходить пешком. А во-вторых, к этому моменту некое бурление во мне, как в каком-то закрытом котле, достигло тех пределов, когда нужно было куда-то этот суп, не знаю, как сказать, это блюдо начать в какие-то плошки распределять. Поэтому излишек моей энергии и чудесным образом возвращенный вдруг, неожиданно, вопреки всяким прогнозам и ожиданиям, долг восьмилетней давности позволил мне ввязаться в эту авантюру. Мы сидели в этом пространстве, здесь были голые стены, и все, что мы знали, что находимся в Брюсовом переулке и причастен к нему не поэт Брюсов, а Яков Вилимович Брюс, сподвижник Петра I, алхимик, ученый-инженер, колдун. Таким он остался в истории. Знаменитая Сухаревская башня, в которой он проводил свои эксперименты, и считается, что действительно постиг тайну трансмутации металлов и в общем знал, как изготавливать золото. Ну, как и любой порядочный алхимик. Его дом стоит здесь неподалеку. Поэтому мы решили, что коль скоро дух Якова Вилимовича наверняка в этом переулке витает, сто процентов сейчас залетит сюда. Мы его призвали, и он нам нашептал, что это пространство нужно оформить как его кабинет, в котором он мог бы незримо продолжать свои опыты. И так и есть. Многие нам говорят, что, приходя сюда, настраиваясь определенным образом, оставляли житейские попечения, и у них получалось разрешить мучавшие их вопросы. Одним словом, это пространство действительно наполнено энергиями, способными двинуть человека куда-то дальше ввысь. Когда мы оформили этот кабинетик, мы вспомнили, что у Якова Вилимовича была собрана одна из крупнейших по тем временам научных библиотек, ведь он был специалистом в самых разных областях. После его смерти эту библиотеку увезли в Кунсткамеру и там распределили в научные заведения в зависимости от профиля. Мы подумали: ну вот, библиотека. И следующий зал стали оформлять как библиотеку. Но поскольку мне все-таки ближе эстетика… Да даже не поэтому, а потому что у меня дома оказалась пачка старинных газет столетней давности, я решил, что они должны стать главным элементом оформления. Если мы сейчас зайдем в тот зал, то увидим, что все стены оклеены газетами начала века, по которым можно проследить всю культурную жизнь России того времени. Там есть номер «Нивы», посвященный 45-летию Шаляпина, где он изображен в различных образах. Есть выпуск, приуроченный к 40-летию со дня смерти Некрасова – с портретами, с репринтами вновь обнаруженных писем сестре. В общем подлинная история, литературно-поэтическая история Отечества. Естественно, есть первые газетные публикации поэтов того времени — того же Брюсова, который сто лет назад считался едва ли не главным русским поэтом. Таким образом, у нас на стенах есть и прижизненные издания, и первые публикации стихов, которые сегодня школьники учат по антологиям. Одним словом, Брюсовской библиотеки в этом помещении не получилось, но мы создали собирательный образ библиотеки как места, где живет дух искусства и литературы. Поэтому мы этот литературный дух постарались распространить на все элементы оформления заведения, включая меню. Если вы его посмотрели, то видели довольно примечательные формулировки: телячьи щечки «Бобчинский и Добчинский», овощной рататуй «Граф Толстой». Буквально только что я принес на кухню лимоны и апельсины, чтобы наш бармен сварил лимонад по рецепту Арины Родионовны. Мы знаем, что Пушкин в Михайловском начинал свой рабочий день стаканом лимонада, поэтому у нас будет особый пушкинский лимонад по рецепту няни поэта. Сегодня варим, он настоится ночью, и завтра с утра можно будет попробовать. Вот так появилось пространство «Библиотеки». Естественным образом она призывала к каким-то активностям, превосходящим сюжеты, связанные с едой и питьем. И мы затеяли здесь библиотечные дни, во время которых устраиваем литературные чтения. Но не просто так. Подыскиваем такие тексты, в которых упоминаются еда. Поскольку тексты классические, а то и древние, мы выписываем название блюд, разыскиваем старинные рецептурные книги, проводим изыскательную работу, чтобы понять, как они в то время могли готовиться. И во время этих читок совмещаем литературу и гастрономию: читаем текст и тут же дегустируем блюда, которые в этом тексте упомянуты. Например, когда читали «Мертвые души», отведали маниловские щи, лепешки Коробочки и гвоздь программы – фаршированную индейку Собакевича. Причем повар хотел туда добавить апельсинчиков. А мы ему – по рукам, потому что апельсинчиков в каноническом рецепте не было... А я забыл, на какой вопрос отвечаю.

— О том, как возникло это пространство и откуда взялись все материальные символы и приметы литературной жизни.

— Что-то я принес из дома. Вот мой, например, старинный резной буфет. Еще какие-то вещички: на подоконниках – пресс-папье, керосинки, саквояж. Или вот конфетные фантики, которые с именем Маяковского связаны. Это карамель дешевых сортов «Красноармейская звезда», для которой Владимир Владимирович разработал дизайн и сочинил агитационные двустишия.

Каналы поступления этих экспонатов различны. Конечно, основу коллекции составили мои личные вещи. Так сказать, из домашней библиотеки. Какие-то книги, прижизненные издания. Что-то я приобретаю в букинистических магазинах, на различных аукционах. Есть такие народные аукционы – «Мешок» и тому подобное, где люди из разных городов выкладывают какие-то вещи, доставшиеся от бабушек, и система позволяет устраивать электронные торги. Есть и более «взрослые» аукционы, вроде Литфонда. Что-то покупаем там. А какие-то вещи нам уже потихоньку несут, дарят, предлагают.

— В одной из заметок о вашем музее было написано справедливое замечание, что сейчас с определенной инерцией имена начинают возвращаться. Вы упоминали поэтов второй половины ХХ века Леонида Губанова, при жизни опубликованного только один раз в «Крокодиле», и Марию Шкапскую. У вас есть какое-то представление о том, кем еще вы будете пополнять список «возвращенцев»?

— Эти поэты немного грубовато обозначаются поэтами второго ряда. Их много. Шкапская просто в один момент ушла из поэзии. В 20-е годы многие поэты просто перестали писать в силу особых обстоятельств, естественно, политических. Огромная часть ушла в переводческую литературу, занялась редакторской деятельностью, литературоведческой. Шкапская стояла в одном ряду с Ахматовой, Цветаевой, но в 25-м году прекратила писать, хотя издала пять книжек, одну другой интереснее. А потом сделалась репортером какой-то советской газеты, уехала из Москвы куда-то на юг. Главным ее увлечением сделалось собаководство. Она даже вывела какую-то новую породу пуделей. Так что еще предстоит проводить расследование, собирать материал, изучать, что же произошло, например, с ней. То же можно сказать о первой поэтессе-кубофутуристке Елене Гуро и многих-многих других, вычеркнутых. Особенно если говорить о русских зарубежных поэтах, вынужденных эмигрировать, это вообще терра инкогнита. Только-только в МГУ собрали наконец-то хрестоматию поэтов зарубежья, чтобы представить корпус поэтов, которые вот уж действительно безымянные. Что-то подобное мы постоянно покупаем для своей экспозиции. Сейчас представлена очень малая часть того, что мы уже успели собрать. Нам нужно понять, где еще и как разместить. Пока освободили часть места в «Библиотеке». С Губановым та же история. Чудесным образом еще жива его супруга. Мы не так давно с ней встречались. Она нам показывала архив. У нее все довольно бережно и аккуратно сложено в шкафчике. Но здоровье и силы не позволяют всерьез заниматься популяризацией творчества мужа. Но что может она делает. Кое-что из рукописей она передала нам в дар. Также мы с ней договорились, что издадим книгу стихов Губанова, причем порядка 60 стихотворений там будет еще неизданных. Уже сколько лет прошло после его смерти? Выпущено несколько его книжек. И все-таки остается огромный корпус неизвестных текстов.

— Понятно. Как было сказано, созданное вами пространство несет культурную миссию. Но читаете ли вы современные толстые журналы? Они как раз эту миссию тоже должны выполнять – культурную...

— Сейчас необязательно выписывать толстые журналы. Слава Богу, есть агрегаторы, которые собирают материалы каждого свежего номера, где по ключевым словам можно посмотреть, какие новые стихи вышли. Инструментов отслеживания того, что происходит в современной поэзии, у нас вполне достаточно. И поэты замечательные, стихи роскошные. И все это как-то постепенно у нас начинает жить. Довольно скоро в большом зале, вот здесь за стенкой, пройдет концерт, который называется «Поэзия и джаз». Это концерт Арины Гребенщиковой, поэтессы, одной из победительниц прошлых Филатов-фестов, и группы джазовых музыкантов из лаборатории Антона Котикова. Поиск подобных живых форматов – одна из моих забот. В следующую субботу мы с моим компаньоном Мишей Зверевым забацаем здесь «Северянин organic live-set». Мы будем изобретать такую живую форму. Миша будет отвечать за музыкальную составляющую. Будет звучать электроника, но не то, что делают диджеи: они все-таки миксуют готовые элементы. У Миши музыка создается с нуля. Вот он набрасывает эти фактуры, перемешивает, задает особые ритмы, а потом добавляет к ним клавиши, гитару, скрипку. Так возникает некое музыкальное полотно, рождающееся здесь и сейчас в зависимости от тех энергий, которые в этом пространстве будут бурлить. А я возьму какую-нибудь книгу, в данном случае уже понятно какую, возьму книжечку Северянина из нашей экспозиции. У нас есть «За струнной изгородью лиры», прижизненное издание 18-го года, последнее в России до его отъезда в эмиграцию. Буду читать из него стихи. В надежде, что как-то это все переплетется и создаст правильный вайб для тех, кто до нас дойдет.

— Здорово! Желаю вам, чтобы это мероприятие реализовалось как можно более массово. И еще один вопрос, в завершение интервью. Как вы думаете, можно ли сформулировать некое обобщенное представление, какие стихи нужны людям в текущий момент? Если говорить именно о современной поэзии.

— Это очень сложный вопрос. Мне кажется, что каждому нужно что-то свое, разное. Есть такая штука, к примеру, когда поэт, став классиком, этим статусом затмевает энергию собственного творчества. Многие ее не воспринимают. «Ну, великий поэт. Мы его знаем, да, ценим». Мне кажется, дело вообще не в поэзии, если попытаться ответить на ваш вопрос. Человеку нужна любовь. Это его главная потребность. Причем любовь как от других, так и любовь внутри себя. Любовь к себе и любовь, которую мы должны отдавать другим, чтобы осуществлять энергообмен. Без этого не будет ощущения счастья, полноты и осмысленности жизни. Поэтому в той или иной форме любое творчество должно быть наполнено безусловной любовью. Любовью, которая не требует ничего взамен. Это философия красоты. Мы должны к ней переходить. Мы должны насытить нашу жизнь прекрасным. Конечно, в жизни у нас не получится разговаривать в рифму, но это и не нужно. Поэзия должна свидетельствовать о том, что мир нематериален.

— Я с вами полностью согласна. А еще я поняла, что вы очень спонтанный человек, ловите волну. Но, наверное, какие-то мыслеобразы все же возникают в голове: что бы еще реализовать в этом пространстве? Какие планы?

— Они больше такого, организационного свойства. Так получилось, что пока я один отвечаю за все это дело.

— То есть вы тут получается еще и главный менеджер?

— У нас есть театрально-концертный зал – место, где должна затеплиться культурная жизнь. Моя задача – собрать в этом пространстве проявления различных видов и форм искусства и найти для них способ взаимопроникновения и сосуществования. Это может быть и театр, и музыка, и литература, и поэзия, и кино. Главное, все это должно начать жить в едином пространстве. В Брюсовом переулке. Получается, что в ближайшее время все мои заботы связаны с общественной нагрузкой. Лично я хотел бы дописать свою последнюю книжку про сыщика Ардова. Сейчас Миша дописывает клавир к нашему мюзиклу, который называется «Мюнхгаузен. Русская любовь». Его ждут в Петербургском театре музыкальной комедии. Мне нужно дописать сценарий анимационного сериала: мы с моим добрым товарищем Артуром из студии «Муха» хотим сделать мультфильм по моей книжке сказок про волшебника Василия. Кстати, есть и музыкальный альбом «Песни волшебника Василия». Бодрый такой, веселый, смешной. Мне надо дописать сценарий, иначе нам не удастся подать заявку на грант в министерство. Это я вам назвал примерно одну десятую часть тех забот, которые маячат на горизонте.

— Благодарю вас за беседу, Игорь. Пусть ваши планы реализуются всем на благо.