В чем заключается ценность размышлений датского философа Серена Кьеркегора о невозможном

5 мая – день рождения мыслителя, писателя и религиозного деятеля, чье творчество оказало значительное влияние на интеллектуальное развитие Европы в 20-м веке

Серён Кьеркегор известен не только академикам, но и многим образованным людям. В историю он вошёл как автор сегодня широко употребимого понятия экзистенции. Главную мысль его можно свести к тому, что от всех видов бытия человека отличает способность сделать свободный выбор – перейти от непосредственного существования к воплощению сначала эстетической, затем этической и наконец высшей – религиозной личности. Все это Серен изложил в своем труде «Страх и трепет», в философской медитации о «рыцаре веры» – ветхозаветном Аврааме, решившемся убить своего единственного сына по требованию таинственного гласа: таково было испытание его веры Богом. «Только один мой трактат «Страх и трепет» сделает честь всей датской нации», – писал Кьеркегор. Пророчество сбылось. Почему же, размышляя об абсурдном, с точки зрения разума, поступке Авраама, по сути Кьеркегор размышляет о невозможном и в чем гуманистическая ценность этих размышлений?

«Страх и трепет» – пожалуй, именно то состояние, в которое способна погрузить читателя с воображением легенда о том, как старец Авраам занёс нож над своим сыном Исааком, чтобы убить его, но на месте жертвоприношения оказался ягненок. Авраам был спасён. Он не стал детоубийцей. Его вера впоследствии была вознаграждена. Бог тоже оказался спасён: не оказался злодеем. В этом чудовищном с точки зрения современного человека сюжете философский гений Кьеркегора был способен обнаружить неординарные смыслы, обновившие представления человечества о сущности веры, свободы, личности.

Первая из незаурядных идей, которые мы находим в трактате, это ответ на вопрос, как возможно парадоксальное следование этическому ради «единичного», а не ради всеобщего. Ради себя, а не ради общества.

Отстаивая этические ценности перед эстетизмом, переходящим в разрушительный гедонизм, Кьеркегор тем не менее излагает историю Авраама как историю, которая «содержит в себе телеологическое устранение этического» (*). Сформулировав мысль, что «всякий долг в основе своей есть долг перед Богом», Кьеркегор поясняет: божественное, то есть бесконечное, абсолютное, это и есть всеобщее, а в этом смысле – этическое. На том основании, что «единичный индивид… определяет свое отношение ко всеобщему через свое отношение к абсолюту, а не свое отношение к абсолюту через свое отношение ко всеобщему».

Подобная «этика Абсолюта» для Авраама, естественно, оборачивается тяжелым духовным испытанием: призывающий голос исходит из пустоты. В пустоту обращается божественное, когда возникает сомнение. Но именно это «ничто» мистиков и есть искомое, из которого Бог создается в акте личной веры. Однако «пустота» как метафора чистой потенциальности, очевидно, не может быть пригодной для основания «всеобщего законодательства». Ни вера в чудо, ни вера в Бога, ни вера как таковая не может быть основанием для общественной нормы, говоря проще. Потому что, как сообщает нам Кьеркегор, «вера движется силой абсурда». С этого утверждения и начинается развертывание его идей о ценности самоосуществления в невозможном. Абсурд в его положительном смысле (как вера в чудо – вера в невозможное) делает возможным для эстетика переход на качественно новую «стадию» жизненного пути и освобождение от меланхолии и отчаяния, в которых он рано или поздно увязает. Вера в невозможное абсурдна с точки зрения здравого смысла, но она делает возможным то, что не может осуществить человек, замыкаясь в границах привычного и предсказуемого. В философии Альбера Камю, еще одного выдающегося экзистенциалиста, абсурд трактуется негативно и является исходным пунктом философии героического отчаяния: с осознания абсурдности существования начинается поиск смысла жизни. Но для «рыцаря веры» абсурд, напротив, изначально имеет духовный смысл. Тот, кто выбирает абсурд, иными словами, выбирает духовное бытие, отрекаясь от всего временного, второстепенного по отношению к вечности. Своеобразная «практика абсурда» (абсурдные с точки зрения здравого смысла поступки) могут быть поняты как бегство из ограничений материального, враждебного духу мира. Самоосуществление в «абсурдной перспективе» как прорыв к божественному. В вечности нет завтрашнего дня, именно поэтому Бог требует от Авраама то, что противоречит земной этике: пойти на убийство – значит отрицать этику как нечто временное и относительное, ведь для религиозной личности высший закон – Бог. Для Авраама, таким образом, испытание его веры соединяется с призывом решиться на невозможное: жить в мире конечном, как в вечности. Порыв к невозможному в случае с Авраамом имеет религиозный смысл. Вместе с тем суть его выбора может быть понята и безотносительно к религиозной проблеме истинной веры: понята как способность сделать «прыжок в пустоту», дающий личности нечто более ценное, чем одобряемые на данный момент социальные траектории. Положительный смысл абсурда раскрывается, таким образом, как способность выйти за ограничительную линию, прочерченную не только здравым смыслом, но иногда и культурой. Аврааму не на что опереться в принятии своего решения, он может только верить. В итоге он оказывается выше этики, тогда как эстетик – остается вне этики. Авраам устремлен к вечному, эстетик увязает в той самой обыденности, в которой видит угрозу своей уникальности.

Обращение к идее невозможного сближает философию Кьеркегора с поэзией, которая, по меткому определению Жоржа Батая, и есть «изваяние невозможного». В философских произведениях способы выражения, как в поэзии, не менее значимы, чем сама мысль. Текст для Кьеркегора не систематизированная, что для него равнозначно умерщвленному, проекция мышления, а само мышление как состояние. Собственно, это и подразумевает диалектическая лирика: лирика, как известно, является поэтическим жанром литературы. Диалектика как техника философской мысли предполагает объединение двух противоречивых идей на новом уровне понимания, а при обнаружении новых противоречий продолжает их развивать. Концептуальный персонаж Авраама, противопоставленный Кьеркегором эстетической личности, неслучайно сменяется двойническим образом влюбленного пастуха, травестийно выражающего идею рыцаря веры. Бедный пастух влюблен в царскую дочь. Ему не на что надеяться, но он не отказывается от своей мечты, нисколько не стремясь к ней приблизиться. Богатая вдова, пишет Кьеркегор, была бы для него, согласно здравому смыслу, превосходной партией, он же устремляется к невозможному. Однако еще предстоит выяснить, кто же он в самом деле – рыцарь веры или «эстетик», подобный Дон Жуану. Это читатель сможет сделать самостоятельно, перечитав трактат.

(*) Здесь и далее: Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: ТЕРРА – Книжный клуб: Республика, 1998.