Александр Даванков: «Мы всю жизнь занимались созданием человеческих сетей»

В текущей непростой экономической ситуации бизнес мог бы стать тем институтом, который в своём стремлении к развитию и получению прибыли создаёт новые производства, внедряет инновации и увеличивает число рабочих мест. Но в полной мере выполнять эту функцию бизнес сегодня не может, и, как показал совместный опрос компании «Технологии доверия» и НАФИ, происходит это преимущественно по внутренним причинам. Руководители предприятий считают, что главными препятствиями для предпринимательства в России остаются бюрократия, дефицит кадров и финансовых ресурсов. Антироссийские санкции в топ-3 причин не вошли. В такой ситуации некоторые предприниматели решают донести свои чаяния до власти, пойдя в политику, и порой даже добиваются некоторых успехов

«Московская газета» решила подробнее познакомиться с этим явлением и побеседовала с зампредом партии «Новые люди», бизнесменом и сооснователем известного производителя косметики Faberlic Александром Даванковым о его детстве и жизни в Москве, политических взглядах и важности предпринимательства, а также о том, чего России не хватает для занятия достойного места в мире.

— Александр, ваше детство прошло в Москве. Где вы учились?

— Учился я в сороковой школе с углубленным изучением английского языка. В одном из домов на ножках, которые стоят на Ленинградке между «Войковской» и «Водным стадионом». Эту же школу заканчивал мой брат. Я доучился до 8-го класса. В 9-10 классы я перешел в 171-ю школу на Фрунзенской улице, там есть класс с углубленным изучением химии при МГУ, там преподавали профессора из МГУ.

— А где вы тогда жили?

— Жил на «Речном вокзале», ездил час пятнадцать на метро в школу. Каждый день туда и обратно.

— Вы хотели в МГУ поступать?

— Да, я сразу выбрал, что я буду поступать на химический факультет, продолжать традицию своего деда и отца. Там был конкурс 8-10 человек на место. Поступить туда без предварительного двухлетнего обучения в спецшколе было мало вариантов.

— Варианта поступить по блату не было, только самостоятельно?

— Именно так. Отец очень жесткий. Давал направление, а дальше ты сам. Если у тебя получается ты поступишь. Но после такой школы просто нельзя было не поступить. Мы там уже проходили программу второго-третьего курса.

— А какие места из вашего детства сейчас вызывают ностальгию?

— Прямо напротив 171-й школы стоит Московское балетное училище. Каждое утро я абсолютно бессмысленно знакомился с девчонками. Они все утром шли в школу с одинаковыми пучками на голове. Ты только знакомишься с девочкой, а на следующий день узнать её не можешь.

Поскольку в химической школе девочек не было совсем, мы, конечно, бегали в балетное училище, но они были очень строгие. Несли себя как принцессы.

— Что это было за время в плане творчества?

— Это был 88-й год. Из наших там был уже Цой, которого мы играли на гитаре, Гребенщиков, «Машина времени», «Крематорий». На концерты ходили в основном в Москве, «Чиж», «Крематорий», «Ария», «Наутилус», «Чайфы» приезжали. Все ездили на «Горбушку» слушать эту музыку, там было самое тусовое место. Из иностранных Metalica приезжала, AC/DC. Это были первые прорывы западной культуры к нам.

— А тогда ещё было вступление в комсомол?

— Да, и я с 1987 года стал комсомольцем. Если бы не был октябренком, пионером и комсомольцем, ты бы в МГУ не поступил. Председателем комитета комсомола школы меня выбрали на следующий год после вступления. Но я в мае избрался, а в июне ушел в другую школу.

— Почему вас выбрали?

— Я адекватным был. Тогда начались все эти цоевские движения — про то, что мы здесь власть, мы должны сами управлять собой. И были всегда, как бы сейчас сказали, «единороссы», которых предлагало руководство школы. Говорят: а давайте Пупкин будет комсоргом, потому что он отличник, с ним все понятно. А школьники говорили: «Нет, мы хотим Даванкова». Это чисто протест, наверное, был. В 90-м я выпустился из школы и поступил в МГУ. До 95-го там учился. Это уже был конец перестройки, развал всего, начало бандитизма. Стрельба по Белому дому.

— Вы ездили куда-то, участвовали в этих событиях?

— Ездили, конечно, к Белому дому, стояли у него. А в 93-м году в день протестов у Останкино мне вырезали аппендицит. И тут в больницу поступают десятки раненых. Все спрашивают, где меня порезало. А мне стыдно, я с аппендицитом. Сделали операцию вечером, а наутро со швами отпустили.

— Расскажите про Белый дом подробнее, пожалуйста.

—Задним умом все объясняют, что это было, но в тот момент никто ничего не понимал. Все понимали, что они должны прийти и встать под Белым домом. Зачем, для кого, за что… Никто ничего не понимал.

Вот всем хочется чего-то светлого, доброго, и все друг другу братья. Почему мы здесь собрались, кого сейчас будут расстреливать, а кого не будут расстреливать? Плевать! Абсолютно! Просто мы вместе!

— Как вы думаете, хорошо, что страна тогда так изменилась?

— Я думаю, что мы пришли в политику для того, чтобы больше не было такого перехода от одной формации в другую. Тогда была нулевая ответственность за результат. Всем было плевать, что будет дальше. А мы партия эволюции. Мы за эволюцию, а не за революцию. Тогда страна потеряла, мне кажется, гораздо больше, чем приобрела. Например, мы как студенты сдавали экономику. У нас были обязательные ответы на экономические вопросы. Вопрос первый: зачем нужна была приватизация в России? Правильно было как отвечать: приватизация нужна для того, чтобы никогда больше не вернуться в страшное коммунистическое прошлое. А каковы плюсы приватизации? Ответ: хорошо, что она прошла. Это чтобы получить оценку за знание предмета. Я потом кандидатскую об этом вместе с Алексеем Геннадьевичем Нечаевым пробовал защитить в экономическом университете. Кандидатский минимум сдали, но до диссертации так и не добрались.

— Вы учились с Нечаевым? Как вы познакомились с ним?

— Он учился в юридическом университете, но на 6 лет старше. Познакомились еще до, в 84-м году, когда родители отправили меня на зиму в пионерский лагерь. Алексей Нечаев был моим первым вожатым. Он тогда был увлечён коммунарским движением, хотел создать отряд по примеру «Каравеллы» из Екатеринбурга. Чтобы набрать первых ребят он поехал в пионерлагерь. Я был первым из трёх ребят в отряде, который назывался «Рассвет». А дальше — десятилетняя история моего участия в коммунарском движении с Нечаевым. У меня был свой отряд, который назывался «Бригантина». Ходили в походы, делали своими руками яхты, ходили на Селигер под парусом, занимались фехтованием. Потом были первые хоббитские игрища в России. Всю вторую половину дня я проводил там с Алексеем. Технология была такая: мы выезжали в другие города, договаривались с какой-нибудь школой, делали там на каникулы лагерь, потом организовывали коммунарский отряд. Если перекладывать коммунитаризм на детей, то главный пример — скаутское движение в Штатах. Наша задача была в том, чтобы из двенадцатилетних мальчишек и девчонок вырастить ответственных граждан будущей страны. Для этого нужно уметь ставить палатки, разжигать костры, петь правильные песни. Коммунарское и скаутское движение в этом похожи. Ты должен в жизни уметь делать всё своими руками.

— Почему вы считаете, что это хорошая идеология?

— Я вырос в эти годы. Видел, что происходит с моими одноклассниками, которые сидели по подвалам. Альтернатива, которой занимались мы с Нечаевым, была великолепна. Это было очень светлое время.

Страна в один момент совсем перестала заниматься детьми. Умерло всё. Пионерия, комсомол — не было ничего. Весь народ рванулся на улицы. Телефонов не было, по телевизору три канала. Люди торчали на улице, пили пиво на детских площадках и били ребят из соседнего двора. Больше ничего не было. То, что предлагали мы, было единственной светлой альтернативой.

— Вам не казалось, что в этом есть политический смысл?

— Никакого политического смысла мы в этом не видели. Мы тогда отработали технологию. Потом эта технология построения коммунарских отрядов превратилась в технологию MLM (сетевой маркетинг, — прим. ред.). Мы всю жизнь занимались созданием человеческих сетей. Есть отряд, мы находим активного парня, которому не хочется сидеть на лавочке и пить пиво. Ты собираешь вокруг себя двенадцатилетних ребят, что-то с ними делаешь. Выбираешь направление: морской отряд, исторический отряд, литературный отряд. Мы помогаем тебе, приезжаем на точку, проводим огромный фестиваль, приглашаем школьников со всех местных школ, представляем как руководителя. Деньги подкидывали родители. Плюс все, кто старше 14-ти лет, работали дворниками. Каждое утро, в семь часов, мы выходили на улицы Москвы. Нас бесили первые очистные машины — весь мусор они бросали на тротуары. А наша задача как раз — чистить тротуары и дворы. Мы получали по 90 рублей. На самом деле устраивались на работу не 14-летние парни, а Нечаев. Брали 5 контрактов, на один шёл взрослый, на 4 — мы. Деньги приносили в кассу. На эти средства покупались паруса, котлы, палатки.

— Вы с Алексеем Нечаевым придумывали какие-то большие акции?

— Два-три раза в год в Москве и Подмосковье мы делали ролевые игры. Все вместе — у нас было максимум 12 отрядов по 40 человек, — выезжаем на Волгу, например, в течение двух недель у нас стоит там лагерь. Придумываем сценарий, раздаём роли: римлянин, грек, варвар. И на 4-5 дней делаем ролевую игру, где моделируем историческое событие. Или не историческое, любое. Создаём экономику игры. На входе у тебя один спальник. Нет еды, нет ничего. Например, у императора есть еда, у раба в подвале — нет. Играем по-настоящему. Если тебя убили, ты уезжаешь на остров, десять часов сидишь, выходишь в новой форме.

После игры мы все собирались, обсуждали. Например, что русским князьям нужно было объединиться против монгольского ига. Делали игру по этому поводу. Представьте, собираются две армии: монгольская и русская. Мы бежим на монголов и по дороге режем друг друга. Только половина добралась. У нас было столько противоречий, что сами себя перерезали. А потом садимся и всё это обсуждаем, что князья такие же были.

Ты за игру можешь прожить несколько жизней. Ты обычный школьник — а в лагере уже римский патриций. Один день за год. Тем более что ты там не спишь. Всё было серьёзно.

Как-то мы приехали делать лагерь в Костроме, собираемся на поезд. А там местные пацаны пришли нас бить. А у нас с собой десятилетние ребята. Достали щиты и мечи деревянные. А против них шестнадцатилетние. Они сказали детей убрать в сторону, а нас побили. Вернулись в Москву все синие.

— А потом всё это закончилось?

— Примерно к году 94-му. На улицах уже шла гражданская война, тут не до пионеров. Отправить своего ребёнка через всю Москву уже нельзя было.

— И что вы делали дальше?

— Нечаев предложил создать чековый инвестиционный фонд. Потом тёмные годы, затем мы вышли из чекового инвестиционного фонда и затеяли делать MLM. Это, по сути, то же коммунарское движение, но не среди пионеров, а среди сорокалетних женщин. Вокруг полная разруха. Единственные, кто отвечал за семьи, это женщины. Мужики спились. Отказались от всего, за что должны были отвечать. Женщины взялись за дело. Где они могут заработать? Oriflame, Mary Kay, Faberlic — это были единственные места, куда можно было пойти, чтобы прокормить своих детей. Никакой работы ни для врачей, ни для учителей, ни для научных сотрудников не было.

— Вы что-то делали параллельно?

— Мы создали книжное издательство, которое назвали «Флинт», на печати был попугай. Схема была такая: ты заранее размещаешь подписку, берёшь деньги, на эти деньги книгу издаешь и привозишь тем, кто заказал. Книжки были аналогом валюты. Читать было нечего. Чтобы получить «Мушкетёров», нужно было сдать 40 кг макулатуры. Книги были на вес золота.

Мы создали первое книжное издательство, а потом поняли, что приходить под брендом «Флинт» и просить пиастры — так себе.

Потом был товар, который был очень востребован. В Союзе очень ценились фантики и солдатики — индейцы, ковбои, танчики. И мы создали мастерскую, где изготавливали оловянных солдатиков и продавали, было очень популярно.

— И на эти средства вы создали Faberlic?

— Всё, что заработали, мы вложили в MLM. Сначала — Clean line, «Чистая линия». Папа познакомил меня с людьми, которые делают кислородную косметику — в Пущино были такие ребята, разработкой занимался профессор Белоярцев. На него потом завели дело, что он потратил спирт. Его лабораторию разгромили, он повесился, а разработка его осталась. Это инертная субстанция, которая наполнена кислородом настолько, что если туда опустить человека, то ты можешь дышать кожей, несмотря на то что лёгкие заполнены жидкостью. Технология использовалась для переливания крови на передовой, ведь главная функция крови — переносить кислород. Позволяла довозить до больницы.

При нанесении на кожу устранялись дефекты. Были два патента. Один на использование в медицине, второй на косметику. Мы выкупили патент на косметику у ребят, которые его немного по-пиратски захапали, и начали производство на базе шиноремонтной мастерской в Подмосковье. Привезли туда оборудование, стали выпускать кислородосодержащие кремы, шампуни, тоники. Создали компанию «Чистая линия», логотипом которой стал Асклепий, бог врачевания в Древней Греции.

Со временем оказалось, что есть большая фабрика в Екатеринбурге, которой принадлежало коммерческое название «Чистая линия», была такая косметика. Пришлось сменить название на «Русская линия». Несколько лет работали под этим названием, потом стало понятно, что в Казахстане с ним косметика будет продаваться не очень хорошо. В 2001 году мы сменили название на Faberlic и купили фабрику в Бирюлёво, которая изначально строилась под L’oreal. Имея огромный опыт общения с коммунарами, мы собирали женщин и давали им возможность содержать свои семьи. Технология выглядела так: едешь в другой город, собираешь 30-40 активных женщин, которых заранее нашёл по объявлению в газете. Говоришь, что без работы они не прокормят семьи. Предлагаешь работу. Женщинам косметика нужна всегда. Чем хуже ситуация в стране, тем нужнее.

Учишь их самих продавать косметику и собирать свои команды, для которых проводится обучение. Основной наш костяк — это 40-45 лет, без работы и с мужем-алкоголиком. Тогда это было 60% всех женщин.

Это распространялось, как пожар. Огромное количество людей, огромные конференции. Они от безысходности взяли ответственность за свои семьи. Мы дали им возможность продавать хорошую косметику без обмана и при этом иметь свой гешефт.

Считалось, что быть продавцом косметики ужасно непристойно. Ходить и продавать её через каталог многим было неприятно. Это был настоящий барьер. Те, кто его преодолевал, делали колоссальные успехи. Они оставались на основном месте работы, хотя им не платили по полгода. Но при этом не считали себя продавцами.

— Где вы в это время жили?

— В Москве, на Ленинградском шоссе. Я женился в 1997 году первый и последний раз, недавно праздновали 27 лет брака. В 1994 году моя будущая жена пришла устраиваться на работу в чековый инвестиционный фонд. Тогда была такая штука, называлась депозитарий. Все акции нужно было от руки ввести в книги акционеров. Будущая жена пришла устраиваться на это место. В 1995 году сняли первую квартиру, потом ещё несколько. Родители жили на Речном вокзале, поэтому мы всей семьёй там кучковались. Faberlic создавался на Таганке. Мы на деньги инвестиционного фонда купили здание в Большом Дровяном переулке. Потом его продали, деньги вложили в Бирюлёво. Я там много лет работал, каждый день ездил на Таганку. Это с 1997 по 2001 год.

— Зачем вы решили делать политическую партию?

— В стране было несколько переломных моментов, когда было непонятно, зачем. Когда я был школьником, то гордился, что родился в СССР. А потом произошёл слом сознания. Было непонятно, что делать, кроме того, чтобы заработать на хлеб и принести родителям туалетную бумагу. Однажды я 4 часа стоял в очереди за туалетной бумагой. Пришёл домой с десятью рулонами на верёвочке на шее. Никаких размышлений о судьбе страны не было. Единственное — выжить, пережить день. Тот период прожили.

И сейчас идёт примерно то же самое. Совершенно непонятно, зачем мы миру нужны. Можно сказать, что это накладывается на возрастной кризис, но непонятно, на что мы претендуем. Про что мы? Зачем мы? Вопрос не только в том, как мы переживём наше суровое время, но и в том, что будет дальше, что мы можем предъявить миру в качестве эталона.

— Как происходило создание партии?

— Мы научились делать бизнес и были в нём неплохи. Обеспечили наши семьи, партнёров и консультантов, создали порядок из хаоса в маленьком мире вокруг нас. Тогда рефреном звучало, что, если ты не можешь поменять мир, наведи порядок вокруг себя. Мы это сделали: дворик, фабрику. И ступор, больше ты ничего сделать не можешь. Если хочешь расширить порядок, то обязан участвовать в политике. Или же курить трубку на яхте и есть омаров вдали от родины. Других типажей поведения для предпринимателей до 2010-го попросту не было. Как только ты суёшься в политику, тебе дают по шапке. Поэтому 90% предпринимателей тогда выводили деньги за границу, детей отдавали в Оксфорд и жили в Париже.

— А ваши дети учились в Москве?

— Да, в московских школах. Все мои дети пошли в спорт. Старшая — бронзовый призёр ЧМ по фигурному катанию. Младший в ЦСКА играл в хоккей, средний играл в теннис, младший тоже в теннис. У нас с женой четверо детей, есть внук.

— Вернемся к партии.

— Был момент в России, в 80-е, — возможно, он и продолжается — когда любые дискуссии были остановлены. Было сказано, что и Госдума не место для дискуссий. Для любых дискуссий о возможных путях развития России, её месте в мире, любые интеллектуальные дискуссии были остановлены. Предприниматели были названы мошенниками, ворами и печенегами, вся частная инициатива была убрана. Мы почти вернулись — я помню эти времена, — в лагерь соцстран.

— Что именно вам не нравится в этом процессе?

— Мне не нравится, что государство полностью берёт ответственность за твою жизнь. От тебя не требуется ничего, кроме как прожить её по среднему варианту. Нам прививают это: государство тебя учит, определяет профессию, оно тебя хоронит. Нет типажа поведения, кроме этого. В СССР так и было.

Получив блага от государства в виде медпомощи, образования — что неплохо, и не надо от этого отказываться, — ты можешь взять ответственность за свою жизнь, создать свое предприятие, обеспечивать работой других людей, быть значимой частью государства и иметь свой голос. Но голоса ты иметь не будешь.

— То есть всё, чего нет в России — это голоса?

— Твой голос не слышит никто. Поэтому мы создали партию. Дальше скажу нечаевское: «Сделать можно немного. Но всё, что можно сделать, достойно быть сделанным». В России есть люди, которые тянут на себе часть обеспечения страны, но при этом не имеют права ничего сказать. Нужна политическая партия, через которую они могли бы сказать, что им нужно, чтобы завозить оборудование, развивать искусственный интеллект, строить заводы, выпускать дроны. Многое из того, что сейчас тянет на себе государство, могут взять на себя люди. Но у них нет голоса, нет площадки для высказывания.

— Что партия сделает, если наберет решающее количество голосов?

— А дальше реализуются все инициативы Владислава Даванкова. Голос страны в мире будет слышен только тогда, когда материальная база страны достаточно сильна. Это не единственное условие, но обязательное. Когда против нас начали вводить санкции, встал вопрос, а можем ли мы сами делать то, что раньше делали в интеграции со всем миром. Нагонять будет государство, создавая свои производства, или в кооперации с предпринимателями. Конечно, самый простой путь — госплан, пятилетки на государственной основе. Но за каждым предприятием должен быть «хвост дракона» в виде тысяч компаний, которые обеспечивают жизнь госкорпораций. А им невозможно существовать. Мы сознательно выбрали отрасль, где прошли между струйками. Косметика — это не нефть и не руда. Мы выбрали слепую область для государства. Если бы выбрали что-то интересующее его, нас бы задавили. Вопрос — как создать такую область для других компаний? Вот в Японии есть госкомпания, производящая автомобили Toyota. Но рядом 10 тысяч компаний, которые делают условные подголовники и прочие комплектующие. А мы в России хотим создать компанию, которая бы делала всё. А потом не выходит машина.

— То есть мы не даём людям зарабатывать деньги?

— Проявлять свою инициативу. Синергия — хорошее слово. Если есть возможность вписаться в государственную инициативу и одновременно заработать — это прекрасно. Когда её нет, ужасно.

— Это экономическая вещь, не политическая.

— Согласен. Теперь политика — из политической жизни страны выбито огромное количество людей. Всех стараются превратить в госслужащих. Аппарат уже сейчас больше, чем в СССР.

— А почему вы решили, что создание политической партии может или должно это исправить?

— Мы не видим других инструментов, как это исправить.

— Сейчас государство подстраивает людей под себя, а вы хотите, чтобы государство подстроилось под людей?

— Чтобы дало возможность огромному пласту людей самореализоваться. Чтобы перестало заниматься госпланом. Дало возможность людям вне госслужбы жить, любить и творить.

— Если мы посмотрим на Патриаршие пруды, люди там не живут по госплану. Так где госплан?

— Страна делается не ресторанами, парикмахерскими и не булочными. Страна делается промышленным производством. Сегодня у людей есть возможность встроиться в индустрию парикмахерской, но не в промышленное производство. Нет возможности открыть завод. Ты получишь деньги только под 20% годовых, это убьёт любое производство изначально. Нужно иметь залог, чтобы его развить. В других странах хотя бы можно взять кредит под 3-4% и попробовать его отбить. Тут ты не отобьёшь ничего. Любая задумка, рассчитанная больше, чем на 5 лет, невозможна к исполнению. Даже если есть инновация, ни денег, ни поддержки ты не найдёшь. В 90-е много обсуждали, что население России не должно быть больше 20-25 млн человек. Мне эта история не нравится. Если ты строишь производство следующего поколения, кроме нефти… Мы страна даже не первой обработки, а добычи. Задача на ближайшие 10 лет — хотя бы стать страной первой обработки.